Гузёнин Юрий Викторович родился в 1964 году в селе Синодское Шемышейского района Пензенской области. Трудился на предприятиях города связистом, электромонтёром, в настоящее время строитель. Печатался в журнале «Сура», альманахе «Береста», сборниках «Пенза в поэзии», «Реванш», «Четверги», «Праздники и памятные даты земли Пензенской». Автор сборника рассказов «Преамбула». Участник поэтического клуба «Я сень» при журнале «Сура». Лауреат областного фестиваля им. Дины Злобиной. Дипломант Пензенского фестиваля поэзии и авторской песни «Часовыелюбви». Лауреат конкурса им. А. И. Куприна «Гранатовый браслет».

                                          КОЛОКОЛЬЧИКИ (Рассказ)                 

И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной... Всё это было в моей жизни. Был и я, юный шалопай, едущий в телеге, примостившись в ней сбоку, на краю, и сбивающий ногами головки цветов и колосьев, лакомящихся нектаром шмелей и ба¬бочек. Они были в моей жизни и раньше. Были и радовали меня своей простой, на первый взгляд, расцветкой. Они пленяли меня, каза¬лись неразлучными со мной друзьями, попутчиками. От первого до последнего моего вздоха. Они сопровождали меня всюду, как со¬провождали и тогда — польстившегося на городскую беззаботную жизнь и разодетого по такому поводу во всё новое и, несомненно, «модное». Пижонская серая кепка, красная рубашка с длинным от¬ложным воротом, широкий чёрный клёш и на несуразно толстой по¬дошве ослепительно начищенные ботинки. За которые и цеплялись, безнадёжно и отчаянно, цветы, шмели, трава и колосья... Больше всего мне запомнились колокольчики. Они подкупали меня своей непосредственностью, своею искренностью. Бедные, отчаянные смельчаки. Стремясь удержать меня, они, наивные, па¬дали на мои новомодные ботинки и, казалось, издавали сердечный, мелодичный то ли стон, то ли звон — «динь». А когда, слабые и бес¬помощные, отпускали меня, то издавали другой то ли стон, то ли звон — «дон». И плакали капельками росы... Так и ехал я по необъятному лугу под колокольчиковый пере¬звон. Потом был ручей в безымянном овраге, переходивший по ходу своего течения в небольшие затоны и дающий водопой различной живности в полуденный зной. На одном из таких затонов возница, тихий и безмолвный дядя Иван, остановившись, подсвистывая, поил лошадь. Мухи, слепни и оводы живой сеткой облепили вздрагивающий круп животного. Но она, отбиваясь от них жёстким длинным хвостом, не отрываясь, всё тянула и тянула в себя живительную влагу, не замечая сновавших перед ее мордой паучков и водомерок. Я же торопился, потому что жёлто-зелёный «кукурузник», издали походивший на большого кузнечика, должен был с минуты на минуту появиться в небесной лазури и сесть у затерявшегося в ромашковом поле небольшого домика местного аэродрома, обсаженного белоствольными берёзками. Я боялся опоздать и недовольно поглядывал на неторопливость, степенного возницы. Старый, мудрый дядя Иван. С высоты своего житейскою опыта, усаживаясь в телеге, он только и бросил-то мне, едва оперившемуся птенцу: — Торопись не торопись, всё едино. От себя не уйдёшь... Срок настанет, Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?»* Как он тогда был прав. И я, уже повзрослевший, вспомнил его, прилетев в родное село на жёлто-зелёном собрате того самого «кукурузника». Не дождавшись попутки, испепеляемый зноем и иссушаемый жаждой, и побрёл по пыльной просёлочной дороге домой один. А когда дошёл до заветного ручейка, то плюхнулся в него на руки... в новом, с иголочки костюме и кожаных, фасонистых полуботинках. Плюхнулся и тянул сквозь зубы, до ломоты, до онемения во рту, нестерпимо холодную ключевую воду. Тянул... и чувство вал, как нечто сильное, животворное, вливается в меня. Наполняет меня. И, побеждая, вытесняет из меня хлорированную городскую жизнь. Паучки и води меры сновали перед моим лицом, лезли в рот, в глаза, в ноздри, а я, не обращая на них внимания, всё пил и пил, глотал большими глотками ту первозданность настоящей жизни, от которой я когда-то необдуманно и суетливо ушёл. Я пил и слышал, что где-то там, на нескошенном ещё лугу, заливаются весёлым перезвоном счастливые колокольчики: «динь — дон, динь — дон». И забуду я всё, вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав. И от сладостных слёз не успею ответить, К милосердным коленам припав.* *В рассказе использовано стихотворение И.А. Бунина «И цветы, и шмели, и трава, и колосья...»